Максим Солохин (palaman) wrote,
Максим Солохин
palaman

Categories:

Церковь и свержение монархии в России (2)

Михаил Бабкин – кандидат исторических наук, доцент Южно-Уральского государственного университета.

(окончание, начало см.)

Часть 2


[Кликните, чтобы прочитать]Через несколько дней после начала Февральской революции Российская Церковь перестала быть "монархической", фактически став "республиканской": не дожидаясь решения Учредительного Собрания об образе правления, Св. Синод РПЦ, повсеместно заменив поминовение царской власти молитвенным поминовением народовластия, провозгласил в богослужебных чинах Россию республикой. Как закономерное следствие "духовных" действий церковной иерархии, Россия была объявлена А.Ф. Керенским 1 сентября 1917 г. республикой: ибо, с богословской точки зрения, действие "духа" предшествует и обусловливает действие "плоти".
Провозглашение А.Ф. Керенским России демократической республикой до решения Учредительного Собрания не имело юридической силы. Противоправность этого объявления отмечали, например, ушедшие в эмиграцию В.Н. Воейков и епископ Флоридский Никон (Рклицкий)(1). Соответственно, и действия Св. Синода являлись осуществлением желания представителей высшего духовенства путём уничтожения царской власти разрешить многовековой теократический вопрос о "священстве-царстве", то есть вопрос о том, кто главнее: первосвященник царя или царь – первосвященника.
Если различные политические партии и социальные группы общества, двигавшие революционный процесс, были заинтересованы в свержении авторитарной власти российского самодержца, то духовенство было заинтересовано не только в уничтожении монархии, но и, в первую очередь, в "десакрализации" царской власти. Духовенство (в частности, члены Синода) стремилось обосновать, что между царской властью и какой-либо формой народовластия нет никаких отличий: "Всякая власть – от Бога". Именно выполнение условия "десакрализации" царской власти было одним из основных этапов в разрешении вопроса "священства-царства" в пользу превосходства Церкви над государственной властью, по тому времени – императорской. В необходимости "десакрализации" монархии заключался один из основных "революционных" мотивов духовенства.
Монархический строй давал правителю определённые полномочия в Церкви, но вместе с тем этому строю была присуща и неопределённость в разграничении прав государственных и церковных. В результате, создавался повод для постоянного недовольства духовенства своим "стеснённым" положением, "угнетённым" из-за прямого или косвенного участия царя в делах Церкви. Светская власть (народовластие), не вмешивающаяся в дела внутреннего управления Церкви, дающая ей "свободу" действий и тем самым являющая свою благосклонность к религии, – более привлекательная форма государственной власти для стремившегося к независимости духовенству.
Несмотря на благосклонное официальное отношение высшего органа церковной власти к смене формы государственной власти в России, члены Петроградского религиозно-философского общества, обсуждая на своих заседаниях 11–12 марта церковно-государственные отношения и говоря о харизматической природе царской власти, сочли действия Св. Синода недостаточно правомерными. Они постановили довести до сведения Временного правительства следующее: "Принятие Синодом акта отречения царя от престола по обычной канцелярской форме "к сведению и исполнению" совершенно не соответствует тому огромной религиозной важности факту, которым Церковь признала царя в священнодействии коронования помазанником Божиим. Необходимо издать для раскрепощения народной совести и предотвращения возможности реставрации соответственный акт от лица церковной иерархии, упраздняющий силу таинства царского миропомазания, по аналогии с церковными актами, упраздняющими силу таинств брака и священства"(2).
По сути своей, действия Св. Синода РПЦ весной 1917 г. не обрели логического завершения, на что указали члены Петроградского религиозно-философского общества. Но, тем не менее, актом, утверждавшим предотвращение возможности реставрации монархии в России, фактически стала замена богослужебных чинов и молитвословий.
Однако альтернатива действиям Синода по отношению к смене формы государственной власти в марте 1917 г. существовала. Она была изложена в действиях и проповедях епископа Пермского и Кунгурского Андроника (Никольского). 4 марта он обратился с архипастырским призывом "ко всем русским православным христианам", в котором, изложив суть Высочайших "Актов" от 2 и 3 марта, охарактеризовал сложившуюся ситуацию в России как "междуцарствие". Призвав всех оказывать всякое послушание Временному правительству, он сказал: "Будем умолять Его Всещедрого (Бога. – М.Б.), да устроит Сам Он власть и мир на земле нашей, да не оставит Он нас надолго без Царя, как детей без матери. …Да поможет Он нам, как триста лет назад нашим предкам, всем единодушно и воодушевлённо получить родного Царя от Него, Всеблагого Промыслителя"(3). Аналогичные тезисы содержались и в проповеди пермского архипастыря, сказанной им в кафедральном соборе 5 марта(4).
19 марта епископ Андроник и пермское духовенство в кафедральном соборе и во всех городских церквях сами присягнули и привели народ по установленной Временным правительством присяге на верность служения государству Российскому. Но, принеся в качестве законопослушного гражданина присягу Временному правительству, епископ Андроник активно вёл монархическую агитацию, связывая с Учредительным Собранием надежды на "возрождение" лишь временно "отстранившегося" от власти царского правления.
"Опасная деятельность" пермского архипастыря (именно так она была расценена местной светской властью и в ведомстве Синода) привлекла внимание Комитета общественной безопасности и Совета рабочих и солдатских депутатов г. Перми, от которых 21 марта на имя обер-прокурора Св. Синода была отправлена телеграмма с жалобой, что "епископ Андроник в проповеди сравнивал Николая Второго с пострадавшим Христом, взывал к пастве о жалости к нему". В ответ 22 марта обер-прокурор потребовал от мятежного епископа разъяснений и отчёта о его деятельности, направленной на защиту старого строя и "на восстановление духовенства против нового строя".
Вызванная "контрреволюционной" деятельностью Пермского епископа переписка между ним и обер-прокурором завершилась 16 апреля подробным объяснительным письмом епископа Андроника, в котором говорилось:
"Узаконяющий Временное правительство акт об отказе Михаила Александровича объявлял, что после Учредительного Собрания у нас может быть и царское правление, как и всякое другое, смотря по тому, как выскажется об этом Учредительное Собрание. …Подчинился я Временному правительству, подчинюсь и республике, если она будет объявлена Учредительным Собранием. До того же времени ни один гражданин не лишён свободы высказываться о всяком образе правления для России; в противном случае излишне будет и Учредительное Собрание, если кто-то уже бесповоротно вырешил вопрос об образе правления в России. Как уже неоднократно и заявлял, Временному правительству я подчинился, подчиняюсь и всех призываю подчиняться. …Недоумеваю – на каком основании Вы находите нужным …обвинять меня "в возбуждении народа не только против Временного правительства, но и против духовной власти вообще"(5).
Таким образом, действия епископа Андроника по признанию власти Временного правительства, по "временному" признанию народовластия не были односторонне направленными и не исключали возможности реставрации монархии, вследствие теоретически возможного решения об этом Учредительного Собрания. Аналогичные проповеди о "междуцарствии", о необходимости "возврата монархии" вели и другие, хотя и немногочисленные представители духовенства(6). Например, священник А. Долгошевский из села Синие Липеги Нижне-Девицкой волости Воронежского уезда. Он призывал паству: "Молитесь Богу о царе. Бог поможет нам опять царя восстановить на царство. Без царя немыслимо нам жить"(7).
Альтернатива действиям Святейшего Синода была и по отношению к исправлению содержания богослужебных чинов и молитвословий. Так, священник Алексий Вешняков из Троицкой Устьевской церкви Вологодской епархии на протяжение весны 1917 г. совмещал молитвы и о Временном правительстве, и о царской власти, чем подчёркивал в богослужениях временную нерешённость вопроса о государственной власти. Расследование, назначенное обер-прокурором Синода по доносу прихожан этой церкви и проводимое викарным епископом Вельским Антонием (Быстровым) установило, что священник Алексий "поминал, и никогда не отказывался поминать новое правительство", но одновременно "упорно продолжал за богослужениями поминать прежнее правительство"(8). Молитва о царе вплоть до конца марта и даже до конца апреля 1917 г. возглашалась и в отдельных приходах различных епархий: например, в Екатеринбургской, Оренбургской, Таврической, Херсонской, Тамбовской, Казанской, Тверской, в пригородах Петрограда и в действующей армии(9). (Однако примеры такие были единичны: буквально по одному-два, максимум – три в каждой из названных епархий).
Понимание сложившейся политической обстановки в качестве "междуцарствия" существовало и среди некоторых социальных групп населения страны. Ими рассматривался вопрос о возможности альтернативного выбора формы государственной власти: между монархией и республикой. В подтверждение этого можно привести три документа. Первый из них – приказ Вятского губернатора Н. Руднева от 5 марта, в котором автор, ссылаясь на "Акт" великого князя Михаила Александровича от 3 марта, сообщал населению, что монархия в России, строго говоря, не ликвидирована. Но при этом император примет власть только по воле народа, выраженной на Учредительном Собрании(10). Второй документ – телеграмма председателю Государственной думы, посланная 5 марта от дворянства г. Казани. В ней высказывалась надежда и пожелание создания в России конституционно-монархического строя. Третий документ – также телеграмма, отправленная Св. Синоду 9 марта от Одесского Союза русских людей. В ней содержалась просьба передать Государственной думе и Временному правительству, чтобы те "не насиловали совесть народную" и своими постановлениями не предрешали события, поскольку только народу России предстоит решить чему быть: царю или республики(11).
Возможность возврата России к монархии рассматривал и основанный в Петрограде 7 марта 1917 г. так называемый обновленческий "Всероссийский союз демократического православного духовенства и мирян". В его программе отмечалось, что союз "с ней (монархией) дела никогда иметь не может и не будет", что "союз хочет быть за народ, а не против народа". То есть и "обновленцы", определённо высказываясь о желаемой республиканской форме правления(12), открыто выступали против монархического государственного строя, чем фактически указывали на сложившееся в России "междуцарствие".
В первых числах марта 1917 г. среди духовенства существовали и отличающиеся от установленной Синодом формы поминовения государственной власти. Так, 3 марта на общем собрании духовенства Костромы была установлена новая форма молитвы – "О благоверных предержащих властях"(13). Благочинные Москвы до получения соответствующего указа Св. Синода решили поминать "Богохранимую Державу Российскую и правительство ея"(14). В Петрограде собрание благочинных предписало духовенству молиться о "Правительстве богохранимой державы Российской"(15). Подобные формы поминовения были приняты и в других места(16).
Перечисленные молитвы были достаточно неопределённы по своему содержанию. Однако их общая форма с поминовением "правительства" или "властей" в период "междуцарствия" подчёркивала неопределённость самой российской власти до окончательного решения Учредительного Собрания. Постановления Св. Синода об однозначном упразднении поминовения царской власти и о необходимости на богослужениях молиться только о народовластии (о Временном правительстве), в противоположность решениям с мест, по сути не оставляли шанса для возвращения Учредительным Собранием российской монархии хотя бы даже в конституционной форме.
Таким образом, в те дни, когда вопрос о трансформировании самодержавия в конституционную монархию был еще актуален, Синод даже не рассматривал возможность установления монархической формы государственного устройства.
Св. Синодом 7–9 марта фактически был отменён державный церковно-монархический лозунг "За Веру, Царя и Отечество". Отказавшись молитвенно поминать царскую власть, Церковь исключила одну из составляющих триединого девиза – "за Царя". Тем самым, духовенством фактически была изменена исторически сложившаяся государственно-монархическая идеология.
Под влиянием оказался и православный народ: в первую очередь, члены организаций и партий, придерживавшиеся правых позиций – Союза русского народа, Русского народного союза имени Михаила Архангела и других, в своей совокупности являвшихся едва ли не наиболее многочисленным партийным объединением в России (не представлявшим, однако, единого целого). В их программах были прописано отстаивание монархической формы правления и послушание Православной Церкви. Отказ Церкви в первые дни марта 1917 г. от девиза "за Царя" во многом предопределил фактический сход с российской политической сцены монархического движения. По причине фактического отказа Св. Синода от освящения царской власти, у монархистов "ушла из под ног" идеологическая "почва".
На наш взгляд, объяснять действия Синода в феврале – марте 1917 г. привычками "послушания"(17) и "раболепства"(18) перед государственной властью не вполне корректно, потому что уже 7–8 марта 1917 г. при возникновении между Синодом и правительством определённых разногласий относительно перспектив отношения государства к Церкви, синодальные архиереи вели себя достаточно независимо по отношению к новой власти.
Так, Временное правительство 4 марта на торжественно открытом заседании Св. Синода через своего обер-прокурора декларировало предоставление Православной Российской Церкви полной свободы в управлении, сохранив за собой лишь право останавливать решения Синода, в чём-нибудь несоответствующие закону и нежелательные с политической точки зрения. Новый обер-прокурор Синода В.Н. Львов определял свои ближайшие задачи по отношению к Церкви как создание дружелюбного отношения государства к Церкви и как обеспечение взаимного невмешательства Церкви и государства во внутренние дела друг друга(19).
Но вскоре Временное правительство стало действовать вопреки своим обещаниям. На заседании 7 марта 1917 г. оно заслушало сообщение обер-прокурора "о необходимых к оздоровлению" Церкви мероприятиях. Было постановлено поручить В.Н. Львову представить правительству проекты о преобразовании церковного прихода, о переустройстве епархиального управления на церковно-общественных началах и проч.(20) Этим постановлением Церковь фактически лишалась надежды на обещанную 4 марта обер-прокурором "свободу" РПЦ, то есть нарушался заявленный правительством принцип невмешательства государства в церковный строй жизни.
В свою очередь, 4 марта Св. Синод был удовлетворён программными обещаниями обер-прокурора, "во всём пошёл навстречу этим обещаниям, издал успокоительное послание к православному народу и совершил другие акты, необходимые, по мнению правительства, для успокоения умов"(21). Это цитата из заявления шести иерархов Св. Синода, направленного Временному правительству 8 марта. Иерархи протестовали против решения правительства от 7 марта вмешиваться во внутренние дела Церкви. Из содержания приведённой фразы следует вывод о существовании определённой договорённости между Временным правительством и Св. Синодом, достигнутой, по-видимому, на заседании Синода 4 марта. Суть её состояла в том, что Временное правительство предоставит РПЦ свободу в управлении в обмен на принятие Церковью мер по успокоению населения страны и формированию в обществе представления о законной смене власти. Несмотря на то, что Св. Синод последовательно выполнял условия соглашения, Временное правительство нарушило свои обязательства. Что и вызвало протест синодальных архиереев.
В заявлении членов Синода также говорилось, что 7 марта обер-прокурор, вопреки сделанным 4-го числа обещаниям о невмешательстве государства во внутренние дела РПЦ, объявил, что он и Временное правительство при решении церковных вопросов считают себя облечёнными властными полномочиями, которыми ранее обладала императорская власть. Поскольку же обер-прокурор на неопределённое время, вплоть до созыва Поместного Собора, остаётся "безапелляционным вершителем церковных дел", то "в виду столь коренной перемены в отношениях государственной власти к Церкви", синодальные архиереи, во-первых, не считают возможным брать на себя ответственность за мероприятия по преобразованию церковного управления, которые правительство или лично обер-прокурор решат проводить, и, во-вторых, не считают для себя возможным присутствовать на заседаниях Св. Синода, хотя и остаются в послушании как ему, так и правительству. Заявление подписали все архиепископы Синода: Финляндский Сергий (Страгородский), Литовский Тихон (Белавин), Новгородский Арсений (Стадницкий), Гродненский Михаил (Ермаков), Нижегородский Иоаким (Левицкий) и Черниговский Василий (Богоявленский). Таким образом, шесть из десяти членов Св. Синода в качестве протеста против действий Временного правительства объявили своеобразную забастовку.
Однако через несколько часов авторы заявления изменили своё решение относительно присутствия в Синоде. В последующие дни они продолжали обсуждать сложившееся положение и указали правительству на "неканоничный и незакономерный" образ действий нового обер-прокурора(22). На этом конфликт между Св. Синодом и Временным правительством был исчерпан. И хотя 10 марта на заседании правительства со стороны обер-прокурора было высказано предложение о желательности обновления состава членов Синода, но изменения было решено осуществлять постепенно(23).
Итак, уже 7 марта стало ясно, что декларированная ранее новой властью "свобода Церкви" – фикция, и что Временное правительство оставляет за собой право распоряжаться церковными делами аналогично праву управления Церковью императором. Иными словами, стало ясно, что принципиального отличия в отношении государства к Церкви при новом строе не произойдёт.
Рассмотренное разногласие между церковной и государственной властью показывает, что Синод имел своё суждение о действиях правительства, в определённой мере отстаивал свою позицию и защищал церковные интересы. Таким образом, объяснять последовавшие действия Синода "раболепной привычкой к пассивному восприятию политических событий в собственной стране"(24), на наш взгляд, не вполне правомочно.
Позволим себе не согласиться с князем Жеваховым, который постановления Синода (по "углублению" революции) называл вынужденными и объяснял их "пленением" церковной иерархии Временным правительством. О положении Церкви в марте 1917 г. Жевахов говорил, что за всю свою предыдущую историю Церковь никогда не была столь запугана, никогда не подвергалась таким глумлениям и издевательствам, как в те дни(25).
Доводы Жевахова достаточно убедительны, но они не объясняют бездействие Св. Синода во время революционных событий февраля 1917 г., когда Православная Церковь ещё находилась под покровительством и защитой царя.
Кроме того, под всеми "революционными" синодальными определениями 6–9 марта стоят подписи всех членов Синода. Следовательно, остаётся одно из двух: или признать рассмотренные выше определения Синода официальной точкой зрения РПЦ, или допустить, что будто в дни испытаний и опасности не нашлось ни одного члена Синода, который бы выступил в защиту достоинства Церкви. Последнее нам представляется достаточно безрассудным. Тем более, что позже со стороны официального духовенства упомянутые определения Синода не осуждались и не пересматривались. Остаётся принять мнение Св. Синода как авторитетное и официальное мнение РПЦ о событиях февраля – марта 1917 г.
Понять же мотивы "клятвопреступной" деятельности, в частности, членов Синода можно с учётом проблемы "священства-царства". Духовенство знало, что светская власть – народовластие – не обладает трансцендентной, харизматической природой, как власть царя и священства. (Божественный характер которых отражён, например, в чинопоследовании коронования и миропомазания императора на царство, в церковном таинстве рукоположения во священника и др.). Одобряя свержение монархии и приводя народ к присяге революционной власти, духовенство придавало закономерный и законный характер упразднению харизматической государственной власти с той целью, чтобы обеспечить существование в стране, по сути, любой формы власти, лишь бы та не обладала Божественной харизмой. Уничтожение царской власти снимало и сам предмет многовекового спора о преобладании в государстве власти царя над властью первосвященника или власти первосвященника над царём.
То есть основной мотив революционности духовенства заключался даже не в получении каких-либо свобод от Временного правительства, в которых отказывал император, не в "освобождении" Церкви от государственного "порабощения" (или от "засилья" светской власти), а в первую очередь – в желании уничтожить, свергнуть царскую власть как харизматического "соперника". И осуществить это для того, чтобы священству быть единственной властью, обладающей Божественным происхождением. И, вместе с тем, для того, чтобы на практике доказать свой тезис: "священство выше царства"; "священство – вечно, божественно и непреложно, а царство земное – изменчиво, бренно и преходяще".
Именно по причине противостояния священства царству вопрос даже о теоретической возможности установления в России хотя бы конституционной монархии официальными органами церковной власти в 1917 г. не рассматривался, а официальная политика РПЦ была с первых чисел марта направлена на приветствие и узаконивание народовластия.
Всё вышеизложенное позволяет сделать вывод, что высшему органу церковной власти – Святейшему Правительствующему Синоду РПЦ принадлежит одна из определяющих ролей в свержении института царской власти, в установлении в России народовластия(26).
Фактическое участие высшего духовенства в свержении монархии, а также восстановление в ноябре 1917 г. в Русской Церкви патриаршества дают основание для продолжения исследования российского революционного процесса с точки зрения проблемы "священства-царства".</p>

 

Примечания

1 Воейков В.Н. С Царём и без Царя. Воспоминания последнего Дворцового Коменданта Государя Императора Николая II. М., 1994. С. 199; Никон (Рклицкий), епископ. Жизнеописание Блаженнейшего Антония, митрополита Киевского и Галицкого. Т. IV. Канада, 1958. С. 139–140.
2 ПВ. 1917. № 44. С. 2.
3 РГИА. Ф. 797. Оп. 86. 1917. III отд. V стол. Д. 12. Л. 89 а. об.
4 ГАРФ. Ф. 550. Оп. 1. Д. 96. Л. 3–7об.
5 РГИА. Ф. 797. Оп. 86. 1917. III отд. V стол. Д. 12. Л. 73, 75, 77, 78, 79, 80 – 80 об.
6 Емелях Л.И. Крестьяне и Церковь накануне Октября. Л., 1976. С. 70–74, 84–85.
7 Цит. по: Грекулов Е.Ф. Церковь, самодержавие, народ (2-я половина XIX – начало XX вв.). М., 1969. С. 167.
8 РГИА. Ф. 797. Оп. 86. 1917. III отд. V стол. Д. 22. Л. 186–186 об.
9 Калужский церк.-обществ. вестник. Калуга, 1917. № 12. С. 11; Утро России. М., 1917. № 100. С. 6; Херсонские ЕВ. Одесса, 1917. № 8. Отдел неофиц. С. 76; Грекулов Е.Ф. Указ. соч. С. 165; Емелях Л.И. Указ. соч. С. 65, 71; Колоницкий Б.И. Символы власти и борьба за власть: к изучению политической культуры Российской революции 1917 г. СПб., 2001. С. 61; Боже В.С. Материалы к истории церковно-религиозной жизни Челябинска. 1917–1937 гг. // Челябинск неизвестный. Вып. 2. Челябинск, 1998. С. 110–111; и др.
10 Вятские губернские ведомости. Вятка, 1917. № 19. С. 1.
11 РГИА. Ф. 796. Оп. 204. 1917. I отд. V стол. Д. 54. Л. 69; Ф. 1278. Оп. 5. 1917. Д. 1272. Л. 12.
12 Введенский А.И., протоиерей. Церковь и государство. Очерк взаимоотношений церкви и государства в России 1918–1922 гг. М., 1923. С. 31–32.
13 Костромские ЕВ. Кострома, 1917. № 6. Отдел офиц. С. 74–75.
14 РСл. 1917. № 50. С. 3; Черниговское слово. Чернигов, 1917. № 2958. С. 3.
15 Пензенские ЕВ. Пенза, 1917. № 6. Отдел неофиц. С. 207.
16 РГИА. Ф. 796. Оп. 204. 1917. I отд. V стол. Д. 54. Л. 27; ПЛ. 1917. Экстренный выпуск. Март. С. 1; Слово и жизнь. Вятка, 1917. № 19. С. 4; Тифлисский листок. Тифлис, 1917. № 54. С. 2; Батумские вести. Батум, 1917. № 2177. С. 3; Далёкая окраина. Владивосток, 1917. № 3212. С. 1; Колоницкий Б.И. Указ. соч. С. 61–62.
17 Титлинов Б.В. Указ. соч. С. 57; Фирсов С.Л. Православная Церковь и государство в последнее десятилетие существования самодержавия в России. СПб., 1996. С. 371.
18 Данилушкин М.Б., Никольская Т.К., Шкаровский М.В. и др. История Русской Православной Церкви. От восстановления патриаршества до наших дней. 1917–1970 гг. Т. 1. СПб., 1997. С. 93.
19 РСл. Бюллетень. М., 1917. б/н. С. 1.
20 ГАРФ. Ф. 1779. Оп. 1. Д. 6. Л. 10.
21 РГИА. Ф. 797. Оп. 86. Д. 64. Л. 4 б. – 4 б. об.; ПВ. 1917. № 42. С. 1.
22 ПВ. 1917. № 41. С. 1–2; № 42. С. 1.
23 ГАРФ. Ф. 1779. Оп. 1. Д. 6. Л. 39.
24 Данилушкин М.Б., Никольская Т.К., Шкаровский М.В. и др. Указ. соч. С. 93.
25 Жевахов Н.Д. Указ. соч. Т. 2. С. 193.
26 Тексты большого массива определений и посланий Св. синода, выпущенных в марте 1917 г., см. в книге: Российское духовенство и свержение монархии в 1917 году. (Материалы и архивные документы по истории Русской православной церкви) /Сост., авт. предисловия и комментариев М.А.Бабкин. М., 2006.




Часть первая
Subscribe

  • Post a new comment

    Error

    default userpic

    Your reply will be screened

    Your IP address will be recorded 

    When you submit the form an invisible reCAPTCHA check will be performed.
    You must follow the Privacy Policy and Google Terms of use.
  • 1 comment