Итак. По мотивам комментариев к заметке Тропос: дискурс и гламур
Аристотель это ключевая фигура зрелой античной философии, вроде Пушкина для русской литературы. Он задал дискурс, внутри которого работали потом древние греки.
Но вершина античной философии не Аристотель, а Максим Исповедник. Тропосы и логосы - это его рабочие категории. Аристотель их не использовал. Платон использовал логосы, но в ином смысле - Максим заимствовал у Платона лишь слово "логос", но не саму концецпию платоновских логосов.
Но вот оказывается, что для правильного понимания Православия максимовы "тропосы" играют роль ключа. При этом сам Максим Исповедник был осуждён Императором и церковной иерархией как еретик, и лет на двести его имя было под запретом. На Шестом Вселенском Соборе, где учение Максима было официально утверждено, а его противники осуждены как еретики, имя самого Максима даже не упоминалось! Более того, даже спустя двести лет Иоанн Дамаскин в "Точном изложении православной веры" ни разу не ссылается на Максима, при том, что этот его труд в самой важной своей части (Третья книга) по большей части составлен из цитат Максима.
Я так и не смог выяснить, кто и когда прославил Максима Исповедника во святых. Это случилось как-то "само собой", по-тихому. Просто память о нём внутри Церкви оказалась долговечнее, чем осудившее его Римское государство.
Но!
Ликвидация Максима и маргинализация его наследия сыграли с Церковью злую шутку. Это можно сравнить с убийством и оклеветанием царя Николая в истории России. С этого времени всё пошло не туда. На Западе Максима вообще не поняли и забыли, и продолжили линию Аристотеля (томизм), однако уже не смогли развиться до уровня Максима, отделившись от Православия, и так и застыли навеки в Аристотеле.
Дело в том, что Аристотель не дает ответа на вопрос, каким же образом две разные сущности могут быть единой ипостасью. Чисто логически это не запрещено, хотя и сомнительно; из этого сомнения и берут начало и несторианство, и монофизитство как философские системы. Они верны Аристотелю буквально, для них ипостась это первая сущность, и точка. Это, конечно, признак негибкости, догматизма. Но даже если мы обходим этот неудачный момент у Аристотеля и говорим о Христе: это сложная Ипостась, то есть, она сложена из двух частей, из двух первых сущностей - Божества и человечества - сразу возникает вопрос, так что же такое ипостась? Аристотель ответа на это не даёт. То есть, то самое главное, ради чего промыслом Бога и жил Аристотель -- объяснение Воплощения -- остается в рамках его дискурса по сути нереализованным.
Ну вот человек - душа и тело, тоже две сущности, соединенные в ипостась. Что их объединяет? И остается ли ипостась человека единой, когда он умирает? или разделяется на две ипостаси?
Ответ на эти конкретные вопросы полностью зависит от того, правильно ли понимаем ли мы слово "тропос" (и понимаем ли вообще). Аристотель не дает твердого основания для того или иного решения.
Между тем, если использовать понятие "тропоса", все эти вопросы легко утрясти. Само это понятие я объяснил по мере моих сил в другой заметке, а здесь просто обопрусь на него, предполагая, что для моего дорогого читателя здесь нет барьера.
Человеческая и Божественная природа во Христе связаны единым тропосом бытия, и этот единый тропос не распадался даже в момент смерти Спасителя. Его мёртвое тело, лежавшее во Гробе -- это и есть Слово, которое стало плотью. (Как и его душа, сошедшая во ад, это Слово, ставшее человеческой душой.) Потому и сказано "кость Его не сокрушится", и "плоть Его не видела истления". А вот у обычного человека и душа и тело в смерти, увы, разлучившись, теряют единство тропоса своего бытия. Разложение тела человека после его смерти, например, вовсе не означает разложения его души -- ни фактически, ни символически. Человеческая ипостась по смерти распадается -- в отличие от ипостаси Христа, в которой плоть, душа и Божество соединились неразлучно и нераздельно (хотя при этом и неслиянно). "Нераздельность" ипостаси это единство тропоса бытия всех составляющих её частей.
При этом подобие того же самого тропоса может обнаруживаться, например, на изображении Иисуса Христа, что и делает это изображение иконой. Или в музыке -- что и делает эту музыку по духу церковной, подходящей для Церкви.
Тропос -- штука универсальная. Как мы опознаём человека по его голосу в записи или по его походке (со спины, в незнакомой одежде)? Именно по подобию тропоса. Именно тропос образа и ухватывает художник, когда буквально несколькими линиями создаёт шарж, имеющий несомненное сходство с оригиналом.
Одним словом, настоящая философия Православия не может не основываться на концепции тропоса. Меня тут невозможно обвинить в каком-то "модернизме", уклонении от классического Православного Богословия. Если это и "модерн", то не мой модерн, но античный модерн, созданный не Максимом Солохиным, но совсем другим Максимом, моим небесным покровителем. Я лишь последователь этого "модерна".
Я за Возрождение. Но не за Возрождение языческой Античности, а за возрождение православной Античности, высокой Античности VI века. Это был кратковременный и наивысший взлёт Римской Империи. А дальше всё стало плохо. Убийство императора, нашествие персов, нашествие сарацин, иконоборчество, средневековье, упадок, варварство - увы, мы русские приняли Православие от полуживого, дряхлого инвалида, в которого превратилась некогда цветущая Всеевропейская Империя.
Жирной точкой в истории Античности стало уничтожение преподобного Максима Исповедника -- величайшего из греческих философов, расставившего все точки на ё в философской системе Аристотеля, придавшего ей логическую полноту и завершённость.